Елена Яковлевна Ухсай
Елена Яковлевна Ухсай – младшая дочь писательской четы: М. Д. Ухсай и Я. Г. Ухсая. Окончила Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова.
Работала в издательстве «Художественная литература» литературным редактором, затем в журнале «Новые фильмы» редактором - рецензентом. Сотрудничала с издательскими домами «АСТ», «Роспэн» и др. Занималась переводами, редактированием, изучением и литературной обработкой фольклора. Подготовила к печати серию лубочных сказок, хранящихся в фондах Государственного исторического музея. Работала на студии «Пифагор» (телеканал «Культура»). Вместе с мужем – известным ученым А. Левандовским – воспитала сына и дочь. Проживает в Москве.
Делом своей жизни считает изучение творческого и духовного наследия отца, народного поэта Чувашии Я. Г. Ухсая. Готовит его научную биографию. Не теряет связи с Чувашией, часто бывает на родине отца в Башкирии. Выписывает чувашские периодические издания «Тăван Ăтăл», «Урал сасси» и др. Интересуется литературной жизнью республики и диаспоры, ратует за сохранение и развитие добрых начал, заложенных старшим поколением писателей, в целом за преемственность, вдумчивое изучение, поддержку и развитие национальной культуры. Имеет десятки публикаций. Составитель уникального сборника «Я. Г. Ухсай в воспоминаниях современников» (2005).
Елена Ухсай
Отрывки из книги «Слово об отце»
В Карачеве
В середине мая – начале июня, как только устанавливалась теплая погода, нас сестрой увозили на все лето в Карачево. Это довольно большое село, некогда славившееся своими ярмарками. В моей детской памяти они остались как праздничные, яркие феерии, наполненные переливчатыми женскими голосами, скрипом телег и богатой палитрой красок: от нежно-золотистого – меда до темно-пунцовой вишни.
Отец, женившись, часто приезжал в Карачево, здесь он много работал над своими произведениями. Его замечательные творения – «Тудимер», «Акашкюль», «Земля», трагедия «Раб дьявола», другие поэмы, стихи и публицистические произведения были написаны именно здесь. В Карачеве же были завершены и его эпохальные вещи «Перевал», «Дед Кельбук», «Симбирская хроника».
В том, что это место было облюбовано отцом, выражаясь современно, как творческая келья, не последнюю роль сыграла моя бабушка с маминой стороны. Татьяна Николаевна. Я ее в живых не застала, но отец рассказывал, что она была на редкость, добрым человеком, и он неизменно, отзывался о ней с глубокой симпатией. В какой-то степени благодаря ей Карачево стало тем местом, где ухсаевский талант свил себе гнездо, хотя, замечу кстати, особой поэтической красотой оно не отличалось: ни леса, ни воды, довольно-таки голая, изрезанная оврагами земля.
Папин распорядок дня
Было ли у отца определенное, благоустроенное рабочее место? С уверенностью могу сказать, что нет. В его переменчивой, полной неожиданностей жизни было не до «красивых уголков». Отец прошел трудный путь гражданина, на его долю выпало много невзгод: и «врагом народа» был, и всю Великую Отечественную войну прошел
Жизнь его была связана с частыми переездами, но он умел работать в любых условиях. Папа рассказывал, как однажды,увидев девушку на вокзале, он сочинил стихотворение и тут же записал его, присев на ступеньки лестницы. В войну, в коротких промежутках между боями, тоже писал, а потом прятал тетрадь за голенище сапога. Это и в его стихах можно найти. Для папы характерно было, что он умел полностью отключаться от внешних условий и с головой уходить в свое творчество.
Не знаю, где именно папа писал в Карачеве, до постройки того небольшого домика в саду, которому суждено было стать рабочим кабинетом. Мне известен только тот факт, что «Тудимера» отец написал в карачевской черной бане. По свидетельству мамы, он написал пьесу за двадцать четыре дня, на едином дыхании, буквально не вставая с места. Это было в 1940 году.
Примерно в 1954 году или чуть позже построили дом, специально для отца предназначавшийся. Великий труженик, папа удивительно много и плодотворно здесь работал, и что самое замечательное – он умел писать с наслаждением. Жил уединенно. Ничто не нарушало его интенсивной духовной жизни. Единственным связующим звеном с внешним миром служили газеты и маленький приемник, который он любил слушать вечерами.
Папин дом был не единственной постройкой в карачевской усадьбе. Там находились также мамин дом, вышеупомянутая баня, беседка. Рядом с ними стоял дом Ольги Дмитриевны и прилагающиеся к нему хозяйственные помещения.
У тети Оли мы столовались, но изредка готовил и папа. Помню, однажды он сварил свекольник, обнаружив при этом незаурядные кулинарные способности. Как-то раз мы с ним делали салму и сушили ее на крыше бани.
Жили просто, без затей, не балуясь разносолами. Когда много лет спустя я прочитала воспоминания Д.Н. Мамина-Сибиряка, мне запомнилось одно присловье, которым отец писателя определял весь строй жизни своей на редкость счастливой и дружной семьи: «Сыт, обут, сидишь в тепле, а все остальное – от лукавого». Эта фраза могла бы послужить эпиграфом ко всей карачевской жизни. Вещи в нашем деревенском обиходе были самые необходимые. Обстановка в папином доме более чем скромная: некрашеные полы, низкий деревянный потолок. Папа говорил, что не может работать при высоком потолке. Это, по-моему, была его единственная прихоть, во всяком случае, из известных мне. Низкий потолок говорил он, «удерживал мысли», «не давал им разбредаться».
У небольшого трехстворчатого окна стоял деревянный с коричневым дерматиновым покрытием, с выдвижными ящиками стол. Слева от стола железная кровать, над ней во всю стену была протянута доска – книжная полка. Справа находились чайный столик с электрической плиткой и маленьким алюминиевым чайником, русская печь и рукомойник в углу. Над столом висел трофейный немецкий бинокль, а сенях – старая солдатская шинель.
Когда папа работал, много курил и пил крепко заваренный чай, а ел всегда мало. Вставал почти с солнцем, ложился тоже рано. До обеда писал, практически не выходя из дома, во второй половине дня иногда совершал прогулку…
Прогулки
Особенно я любила в Карачеве прогулки с папой. Эти прогулки я хорошо помню, как если б это было вчера.
Вот мы идем по нашему травянистому переулку. Миновав изгородь, выходим в поле. Жаркий полдень. Жаворонок нас встречает песней, высоко заливаясь в небе. Впереди раскинулись необозримые голубые дали, подернутые летней дымкой. Волнуется рожь. Я иду босыми ногами по горячей пыли, рву цикории и ромашки во ржи, и мое детское сердце наполняется чувством неизъяснимого счастья оттого, что кругом так прелестно и что у меня такой замечательный отец. Шарик бежит впереди, виляя хвостиком, и мне кажется, что он тоже радуется всему сущему на земле.
Папа идет по дороге, и я гляжу на него со стороны.
Он в легких серых брюках и клетчатой рубашке навыпуск, с длинным рукавом. Одежда на нем свободная, не стесняющая движений, и ветерок, веющий нам навстречу, шевелит его волосы и распахнуты ворот рубахи.
Он шагает легко, несмотря на хромоту. Спину и голову держит прямо. Я смотрю и любуюсь на него как прекрасный образец человеческой породы…
Симук пичче
В часы отдыха, чтобы немного развеяться, отец уходил в деревню потолковать с односельчанами, он был общительный, любознательный до жизни человек. Для него живой разговор с людьми был так же естественен и необходим как дыхание.
Его постоянным собеседником был Симук пичче, наш сосед. Это небольшого роста старик, степенный с пышными усами, много старше папы.
Бывало, Симук пичче начнет косить траву у себя в огороде, а папа скажет – Симук уже косит. И мне пора – и тоже принимается за дело.
Можно было видеть такую картину: Симук пичче косил по одну сторону штакетника, а папа – по другую, потом сойдутся у изгороди, перекинутся парой слов, покурят и снова за работу.
Вечерами после трудового дня папа иной раз говорил:
- Схожу к Симуку. Что он мне сегодня расскажет?
Я никогда не присутствовала при их беседе, но наблюдать приходилось не раз.
Теплыми тихими вечерами сидят на лавочке возле дома Симукка пичче, курят: Симук потягивает трубку, отец – папиросу, и мирно беседуют. Уж не знаю, какие мировые проблемы они обсуждали, но вид у них был чинно-благородный: никаких лишних жестов, никаких громких, запальчивых слов. Только выражение папиных глаз при этом становилось лукавое-лукавое, смешинки в них так и искрились! Чувствовалось, что беседа доставляет ему большое удовольствие.
Меня не покидало ощущение, что не просто разговор о том, о сем, а именно беседа, развивающаяся по определенным, присущим ей каким-то внутренним законам и напоминающая, я бы сказала, своеобразный ритуал.
Видимо, боязнь нарушить этот ритуал мешала мне просто взять и подойти к ним и послушать: о чем это они говорят?
Симук пичче был для меня загадкой. Обыкновенный с виду старик, а папа навещал его чуть не каждый день. Понятно, меня распирал любопытство, что за сирена такая этот Симук пичче, чем приворожил отца?
Отец очень уважал старика. Переживал, когда тот умер, сокрушался:
- Жаль Симука. Хороший старик был. С кем теперь поговорю?
* * *
Мне бы хотелось коснуться еще одной темы, которой представление о карачевской жизни, думаю, было бы неполным. Я имею в виду тему, которую для себя обозначила: «Отец и природа». Взятая более широко, она мне представляется неисчерпаемой и может послужить объектом для целого исследования. Но я коснусь ее лишь в той степени, в которой она касается Карачева.
Вряд ли есть необходимость писать о том, каким прекрасным публицистом был отец, какие страстные статьи писал в защиту природы. Он был очень неравнодушным человеком, если не сказать больше, глубоко чувствующим красоту земли, его пантеистическая натура – он часто так и называл себя: пантеист – не позволяла ему проходить мимо уродующих землю явлений.
Хорошо известно, какую непримиримую борьбу вел отец против такого бедствия пахотных земель, как эрозия почв. Эрозии были подвержены и окрестности Карачева. Недалеко от нашего дома зиял огромный разветвленный овраг. В детстве он мне даже нравился тем, напоминал зеленые холмы, поросшие травой.
Помню, однажды папа начал обсаживать деревьями край оврага. Мне это место показалось неподходящим для посадки деревьев, и я спросила отца, почему именно здесь он сажает деревья.
- Чтобы укрепить почву. Если не посадить деревья, то со временем наш дом окажется на краю оврага.
Потом молодые саженцы он бережно обнес изгородью, чтобы козы тети Оли не обглодали их. Не только пером публициста отец боролся против эрозии почв, но и собственными руками возводил ей заслон.
Еще несколько слов о деревьях.
У нас был прекрасный раскидистый сад. Там росло все, что душе угодно, - яблони и вишни несколько сортов, малина, крыжовник и смородина, черная и красная, всего не перечтешь. Украшали дом пышные кусты белой сирени и розовые мальвы.
Сад был богатым и красивым, и в пору созревания плодов нам приходилось вести неравную борьбу с мальчишескими ватагами, устраивающими традиционные налеты на сады. В общем, у нас было зелено и уютно. В этом была и папина заслуга, потому что плодовые деревья он заложил своими молодыми руками. Когда я была маленькая, наш сад уже обильно плодоносил.
Папа говорил, что вот только воды не хватает в Карачеве. По этому поводу он не раз писал статьи в газету и, наконец, добился своего: в овраге возвели огромную плотину…
***
Отцу было присуще глубоко-человеческое свойство беречь и любить землю, беречь и любить красоту. Он не только любил природу, но и великолепно знал ее и, что особенно важно, ощущал духовное с ней единство. Мне всегда казалось, что папа живет в каком-то другом измерении, что у него свой, особый мир и своя система ценностей в этом «безумном, безумном, безумном» мире. И это делало его в моих глазах неповторимо яркой, удивительной личностью.
Мы редко задумываемся над связью: человек – земля или вообще не задумываемся. Сейчас нас порой посещают эти мысли при известиях о страшных природных катаклизмах. Отец предвидел это, он был посвященный.
Школьные годы
Теперь, когда мысленно оглядываюсь назад и вспоминаю то далекое время, перед моими глазами возникает одна и та же картина. Мне часто вспоминается приезд отца из Карачева.
Обычно папа уезжал в деревню ранней весной. Живет там лето, осень… И вот уже листья облетели, снег покрыл землю, а его все нет и нет!
Появлялся он неожиданно. Как сейчас помню: звонок в дверь – и вот он стоит на пороге в сером драповом пальто с поднятым воротником, похудевший, заросший щетиной, в руках у него пишущая машинка и саквояж. Не раздеваясь и не останавливаясь, он быстро проходит в квартиру к себе в кабинет, отрывисто бросая на ходу «Все закончил!».
Приезжал он всегда внезапно, и так же внезапно исчезал, стремительно окунаясь в городскую жизнь. Не такой он был человек, чтобы посидеть дома в тепле да уюте, попить чайку, рассуждая о том о сем. Больше домашнего уюта его влекла жизнь как таковая. Очень подвижный, папа всегда был в гуще, исключая те периоды, когда он уединялся в свое творчестве.